«Француз»: Рецензия Киноафиши

Конец 1950-х годов. Молодой парижанин Пьер (Антон Риваль), спровадив приятеля в Алжир, отправляется в Москву учится литературе в Университет и заодно заниматься историей балета. Отличный язык, неплохое образование, кое-какие связи с партийным руководством, русские корни (мать – иммигрантка из России) и наконец знакомство с Кирой (Евгения Образцова), когда-то примой Большого, пониженной до кордебалета, и Валерой (Евгений Ткачук), окончившим ВГИК фотографом, сходу открывают ему полуподпольную культурную жизнь столицы. Однако главная цель прибытия Пьера в страну Советов – поиск отца (Александр Балуев), в прошлом дворянина и офицера Татищева, арестованного НКВД в 30-е годы.

«Француз» – второй после длительного режиссерского молчания фильм Андрея Смирнова, некогда сломленного цензурой большого режиссера, снявшего народный «Белорусский вокзал» и по-бергмановски строгую и предельно чувственную «Осень», – изо всех сил старается быть благородным кино. Прошлое автора и честный разговор на личную тему, о человеке, задавленном прессом истории страшного векового лихолетья, и увязанное с этим зарождение шестидесятничества и диссидентства действительно обеспечивают картине условный кредит доверия, который на этот раз, к сожалению, не во всем оправдывается результатом.

За внутреннюю дистанцию по отношению к оттепели отвечает чистый взгляд наивного французского интеллектуала, открывающего для себя неофициальную культурную жизнь того времени. Нарочито наивный образ общежития МГУ здесь сменяется театральным чаепитием в закутках у стремительно стареющей интеллигенции, просмотром живописи Лианозовской школы и последующего за ним чествования отныне трудоустроенного Оскара Рабина, джаз-клубом, новогодним дачным торжеством под стихи из свежего номера гинзбурговского самиздата (к слову, памяти Александра Гинзубрга посвящен фильм). Впрочем, попытки найти родственника уводят Пьера далеко от богемной жизни, в иной, искалеченный репрессиями, угрюмый мир России, вернувшейся из длительной ссылки: мир нищеты, водки, зимы, униженного человеческого достоинства и навсегда поломанных судеб.

В общем, и черно-белое изображение, служащее тут одним из ингредиентов повествования о масштабных пертурбациях 20 века, не становится ни лаконичным эстетическим приемом, ни неотъемлемым дополнением к смыслам, как в изящных трагедиях Павликовского и разухабистом, но в чем-то симпатичном фильме Говорухина «Конец прекрасной эпохи». Она, ретро-эстетика, скорее отсекает ту лишнюю декоративную пестроту, что может отвлечь автора, помешать рубить столь любимую им правду матку.

В этой прямолинейности режиссерского монолога и кроется, наверное, главная загвоздка картины. Желание Смирнова прояснить ситуацию и расставить, наконец, все точки над «i», превращают кино, которое, как известно, намного удачнее справляется с показом, нежели рассказом, в сбивчивый исторический доклад о том, как было на самом деле. Здесь уже не хватает места воздуху, режиссерским приемам и мимолетным человеческим эмоциям, столь ценимым в искусстве того самого времени надежд, разоблачением которого и занимается картина. В сухом остатке остается лишь рассказ человека, травмированного когда-то унизительной невозможностью его вести. Некомфортная, сухая, аритмичная, нервная интонация трансформируется из бодрящего вопля фильма «Жила была одна баба» в обесцвеченное, тоскливое причитание «Француза». Наверное, вся эта умозрительная история интересна и, может быть, все так и было. Но при чем тут кино?

Семён Грицай